А вот другие люди, которые на первый взгляд выглядят абсолютно как все, люди соматически здоровые, с руками-ногами, часто даже с сохранным (до некоторых пор?) интеллектом, но при этом мыслят, чувствуют и часто действуют в мире откровенно «не как все». Те, кого врачи называют «психиатрическими больными», а обыватели – просто «сумасшедшими». Я очень хорошо помню, как в перестройку, на волне борьбы с «карательной советской психиатрией», в какой-то момент множество психически больных людей вместо больницы оказалось в прямом смысле на улице – они ездили в метро, сидели и что-то бубнили себе под нос на скамейках в скверах, пробовали общаться в очередях и просто с прохожими. Обычные люди либо шарахались в стороны, либо демонстративно их не замечали, либо посмеивались, воспринимая общение с «психом» как развлечение. Кто-то жалел их, конечно, но чем тут можно было помочь?
Потом постепенно они куда-то делись… Погибли? Снова, когда прошел очередной период «разрушенья до основанья», оказались в привычных больницах и интернатах?
Вам никогда не казалось, что часть из них ушла в Интернет и оставляет значительный процент комментов к материалам, предположим, на сайте «Мэйл.ру»? Мне лично зачастую так кажется…
И проблема-то, как я полагаю, осталась, хотя о ней обычно как-то избегают говорить.
Если болезнь разрушила не тело, но разум, чувства, дух человека, он, безусловно, несчастен. Но как проявить к таким людям толерантность? Делать вид, что они «как все», и так с ними и обращаться?
Но ведь это вранье. Они другие, и даже дети в младшей группе детского сада это чувствуют.
Создать им условия? Но какие? Пандусами в переходах тут явно не обойдешься… Предоставить их самим себе, просто поить, кормить котлетами и таблетками? Но человек (любой человек!) не может жить в вакууме, и в конце концов мы рискуем получить Адама Лэнзу (школьник-аутист, расстрелявший детей и учителей в американской начальной школе Сэнди-Хук в 2012 году. – Ред.). Или Интернет, наводненный психопатиями. Тема регулярно возникает как очень актуальная и… уходит в песок. У меня спрашивают совета, как у специалиста. А я и сама не знаю, что сказать. Я ведь не психиатр. Те же опытные психиатры, которых я близко знала, имели такую профессиональную деформацию и аберрации социального зрения, что я бы у них и спрашивать не стала. Отношение общества и каждого из нас в отдельности к психически больным (при этом соматически здоровым!) людям надо обязательно обсуждать – и в реальном общении, и в Интернете. Как есть? Как надо? Как хотелось бы?
* * *
Кто-то, наверное, еще помнит про Вову. Он расставил машинки, нагрузил в самый большой кузов кубики, поднял голову, оценил затянувшуюся паузу и сказал:
– А я знаю, почему Вася со мной больше играть не хочет. И почему Лиля в пару не встала.
– Почему же?!! – хором воскликнули мы с матерью.
– Воняет от меня противно – вот почему, – мальчик дотронулся пухлым пальцем до чесночной ладанки. – Они мне сами сказали: тошнит их…
Родители не стали ходить вокруг да около, а сразу взяли быка за рога. Надо признать, что у них были для этого все основания.
– Наша дочь Таня пыталась покончить с собой. Психиатр в больнице, куда она попала по скорой, сказал, что попытка, скорее всего, была истинной, а не демонстративной.
– Как он пришел к этому выводу?
– Таня наотрез отказалась с ним разговаривать.
– Веское основание… Сколько лет Тане?
– Шестнадцать.
– Где она учится – в школе, в колледже, в училище?
– В университете. Филфак, испанское отделение, второй курс.
– Почему в шестнадцать лет девочка оказалась не в десятом, в крайнем случае, в одиннадцатом классе какой-нибудь гимназии, а на втором курсе университета? – спросила я.
Могла бы и не спрашивать. Потому что уже знала ответ. И он воспоследовал.
Классический, лучше даже сказать, хрестоматийный случай ранней общей детской одаренности. В три года Таня сама, по кубикам, выучилась читать. Читала сразу по-русски и по-английски – кубики были двуязычные, с картинками. Родители пришли в понятный восторг и умиление и накупили книжек и пособий-развивалок. Девочка вцепилась в них, как голодная. Когда в три с половиной года пошла в детский сад, ей было просто не о чем разговаривать со сверстниками – она выполняла задания для первого класса: разделяла гласные и согласные буквы, складывала и вычитала, а также выделяла ударные и безударные слоги, строила схемы предложений. Изумленные воспитательницы предложили перевести чудо-девочку в среднюю, а потом и в старшую группу. Но это было явной ошибкой: моторика у Тани (как и у большинства рано одаренных детей) соответствовала ее собственному возрасту. Так что, легко перечисляя планеты Солнечной системы, она не могла слепить зайчика из пластилина или вырезать и аккуратно наклеить аппликацию. В конце концов остановились на средней группе, где Таня в основном общалась с нянечкой и воспитательницами, выполняя самоназначенную роль их помощницы. В три года Таня сочинила свой первый стих: «Почему розы? Почему розы? Закончатся грозы и станет апрель. Верь!» (это стихотворение действительно сочинено девочкой на четвертом году жизни. – Авт.) В дальнейшем стихи сочинялись сначала раз в неделю, а потом – практически ежедневно. Поверить, что их складывает четырех-пятилетний ребенок, было почти невозможно. Откуда оно в ней берется?!
Я молчу как молчится,
Я кричу, когда больно.
Что случилось – случится,
Разве вам не довольно?
– Наверное, это свыше! – говорили родителям мистически ориентированные знакомые.
Тане по-прежнему нравились всякие развивающие пособия с заданиями, она задавала много вопросов («Если одному королю стоит много памятников в разных городах, то где же живет его душа?» – спрашивала в четыре года); ей нравилось читать энциклопедии, и она очень любила беседовать со взрослыми: «От них всегда узнаёшь что-то новое». К детям-сверстникам девочка относилась равнодушно-снисходительно.
В пять Таниных лет воспитательницы твердо и в один голос сказали: «Нечего ей делать в детском саду! С детьми она все равно почти не общается, да и наши программы совсем не для нее». Выбрали недалекую английскую школу – Таню ужасно тошнило в любом транспорте. Программу первого (да и второго) класса девочка знала назубок, на английском сочиняла простенькие, но милые стишки и сказала: «Да, в английскую школу пойду, но хочу еще французский язык изучать!» Нашли преподавателя французского. Учитель и ученица были в восторге друг от друга.
Когда в конце года возникла тема «перепрыгнуть через класс», завуч начальных классов озабоченно сказала: «Но как же это? Девочка только привыкла к своим новым одноклассникам, подружилась с ними…» «Без проблем, переводите, – разрешила Таня родителям. – Ни с кем я там не подружилась, Марью Петровну только жалко, но я буду к ней в гости ходить».
Конечно, Таня была школьной, а потом и районной звездой. Выступала со своими стихами на конкурсах и на вечерах старшеклассников – старшеклассницы ее обожали и тискали, как большую умную куклу. В девять лет появились первый сборник стихов и большая статья про Таню в серьезной городской газете. В десять лет Таня непонятно почему рассорилась с учителем-французом (она уже прилично читала и хорошо говорила на бытовые темы) и начала учить испанский.
Был еще один перескок – через четвертый класс сразу в пятый. Именно в это время все та же завуч сказала: «Танечка, мы тебя все очень любим, но тебе имело бы смысл перейти в школу значительно посильнее нашей, обязательно с языковым уклоном. Там все детки такие, как ты, и ты сможешь найти себе друзей, это очень важно…» «Спасибо, но я не хочу, – ответила Таня. – Меня в автобусе тошнит. Я тут у вас останусь».
Дальше так и шло. Таня много занималась, сочиняла стихи, усердно учила испанский язык. В седьмом классе учительница литературы предложила ей стать членом какого-нибудь литературного объединения. «Благодарю вас, но мне всегда казалось, что сочинение стихов – дело сугубо индивидуальное. Вот танцевальный ансамбль или секция футбола – там, конечно, нужен именно коллектив», – улыбнулась девочка.
В 14 лет закончила школу. Поступила в университет. Сессии сдавала хорошо, в основном на четверки. И вот…
– Мы теперь думаем: эта ее одаренность, откуда-то приходящие стихи… Что это было – дар свыше или проклятье?! – немного патетически вопросила мать.
Я поморщилась и недоверчиво осведомилась:
– Что, уж прям вот так, как гром среди ясного неба?
– Нет, пожалуй, – покачал головой отец Тани. – Последние годы дочь становилась все более замкнутой, раздражительной, грубила нам, не хотела общаться. Мы списывали на переходный возраст…
